Архив конференций

Российские политические и экономические элиты

Лейбович О.Л., Шушкова Н.В.

Кризисные формы политического патернализма в Перми

 

В прежние годы мы писали о том, что патерналистские практики определяют лицо пермской политики. «Политический патернализм в Перми обнаруживает себя в клановой организации властных отношений. <…> Территориальные связи первенствуют над социальными. Каждый политический деятель стремится завести собственную клиентелу,  опекая часть населения внутри собственного домена. Существует иерархия патронов. Нижестоящий патрон обеспечивает победу вышестоящему. Действующий губернатор исполняет роль арбитра, наделенного харизматическими свойствами. В конечном счете, от него зависит и размер домена, и его расположение, и отчасти его хозяин»[1]. Такая организация политической жизни обеспечивала устойчивость властной системы.

Следует заметить, что патернализм предполагает функционирование особого вида доверительной социальной связи между власть имущими и зависимым от них населением. Доверие это возможно лишь в том случае, если все участники политического действия, вне зависимости от статуса, используют один и тот же язык, высказывают сходные суждения, руковод-ствуются едиными представлениями о допустимом и осуждаемом. В пермском варианте залогом такого доверия являлась вербальная и символичес-кая артикуляция политическими патронами бытовых нужд, фобий и ожиданий своей клиентелы. Напомним, что патерналистски организованное политическое сообщество включало в себя, по преимуществу, людей третьего возраста, выходцев из деревни, как правило, не адаптированных к современным экономическим реалиям. Местный депутатский корпус долгое время говорил на языке пенсионеров: бранил рыночные реформы, апеллировал к социалистической традиции, ностальгировал в такт со своими избирателями.

Для публики выстраивались большие экраны, на которых демонстрировалась бесконечная «мыльная опера» с нехитрым сюжетом: добрые дяди, не отличимые друг на друга лицом, статью и языком, наперебой совершают тысячу добрых дел для бабушек и внучат. Они строят детские площадки, устанавливают «лежачих полицейских», развешивают светофоры и дорожные знаки, раздают градусники, вручают грамоты и подарки, устраивают вечера отдыха, показывают бесплатное кино.

Презентационные практики такого рода давали политикам дополнительные преференции, в том числе и в собственных глазах, поскольку оправдывали в какой-то степени их новый, неукорененный социальный статус. Проводились они по единому образцу, что-то создавалось заново, что-то заимствовалось из мифологизированного прошлого. В результате пермская политическая культура представляла собой бриколаж, изготовленный при помощи готовых  разностильных блоков самого разного состава и наскоро скрепленный местными политтехнологами.

Читаем у Ст. Лема: «Это такая кошмарная, такая сумасшедшая смесь, в такой степени не соответствующая неписаным ролям, в какой это вообще возможно. <…> Перед нами лживая истина и правдивая ложь – то есть нечто такое, что одновременно является и правдой, и ложью»[2].

Ее потребители представляли собой относительно замкнутое сообщес-тво людей, по своим социальным, образовательным и экономическим особенностям не способных адаптироваться к реальностям постсоциалистического города. Патерналистская риторика ставила дополнительные барьеры участию в политической жизни социально-активных групп населения[3]. Тем самым пермские политики сами выбирали для себя электорат – из людей третьего поколения с низким уровнем образования и малыми доходами. Ими было легко манипулировать.

В свою очередь, люди власти также образовывали закрытый клуб, в который не допускали политических аутсайдеров. «Политическая система страны должна быть застрахована от гипертрофированной зависимости попадания случайных личностей во власть и их спонтанных решений», – пропагандировал пермские обычаи депутат Федерального Собрания РФ от Коми-округа[4].

Организация политической элиты была столь же иерархична, как и организация большого политического сообщества. Вершину пирамиды образовывала областная администрация, точнее губернатор. Он аккумулировал в себе презентационные свойства всего политического класса: надсоциальность, справедливость, строгость и неподкупность, но, прежде всего, заботу о неимущих. Подобное представление о носителе верховной власти соответствует архетипам, сложившимся в отечественной истории[5]. В глазах избирателей Ю. Трутнев, а именно он воплощал в себе указанные черты («Он – особо одаренный человек. Его талант – это харизма. А харизма – это, буквально по словарю, – талант очаровывать людей. И встречается он не чаще, чем талант поэта, художника, или конструктора космических кораблей»[6]), был настоящим хозяином, действовавшим без оглядки на партикулярные интересы местных предпринимателей. На самом же деле, распределение политических статусов и территорий было результатом компромиссных соглашений. Губернатор обладал возможностями ставить барьеры перед нежелательными лицами или, напротив, поддерживать административным ресурсом нужных лиц. В ряде случаев он инициировал выдвижение тех или иных кандидатов из мира бизнеса. «Решение баллотироваться во второй раз зрело во мне довольно долго, – рассказывал журналисту влиятельный депутат ЗС. – Много общался на эту тему с Юрием Трутневым, который в ту пору был уже губернатором. Он убеждал, что идти в политику надо. Я недоумевал: зачем мне это надо? Но Юрий Петрович умеет убеждать. Я все же пошел и прошел»[7].

Каждый пермский политик исполнял роль патрона. Играя такую роль, он обязан был предъявить свои личностные харизматические качества, в том числе «молодой возраст, отменное здоровье»[8], способность к сопереживанию (эмпатию), семейные добродетели и верность традициям. Иначе говоря, патронов различали не по политическим взглядам, но исключительно по именам. Отдельные депутаты пытались было добавить к своему образу политический окрас, но без особого успеха. Политическое пространство заполняли персонажи, а не партии.

Политическое действие было ритуализированным. Избирательные кампании проводились по единым технологиям, отступление от которых клеймилось, как «черный PR». Спичрайтеры и журналисты были выстроены «по росту». Каждой категории соответствовали свои правила: то, что было дозволено «юпитерам» пермской прессы, не позволялось «быкам». Весь обслуживающий персонал – как старший, так и младший – областная администрация отпускала политикам по разнарядке, во всяком случае, стремилась к этому.

Указанные признаки пермского политического поля позволяли определить патернализм как устойчивую социальную конструкцию. На самом деле в описанной ситуации патернализм довольно успешно справлялся с институциональными задачами: структурировал (тематизировал и дифференцировал) повседневный пласт социальной реальности, расставлял действующих лиц по заданным и вновь создаваемым позициям, позволял акторам достигать собственных целей, помогал осваивать новые социальные и символические поля. Иными словами, упорядочивал политическое пространство и обеспечивал его предсказуемость.

Следует признать, что мы переоценили прочность патерналистского института. Вопреки общероссийским тенденциям, патерналистские конструкции пермского политического режима в последние годы подверглись эрозии.

Пермские политики заговорили на ином языке, не свойственном их избирателям, да и им самим в прежнюю эпоху. Они критикуют иждивенческие настроения населения, да и само население за его леность, неразворотливость, пристрастие к спиртному и некомпетентность («люди, протестовавшие и перекрывавшие дороги, просто не понимали, что делается и для чего»[9]), публично обсуждают концепции монетизации и модернизации, отдают предпочтение экономическим аргументам перед нравственными. О своих собственных приоритетах теперь можно говорить откровенно: «Моя позиция – продать все! И я не боюсь ее высказывать. Чем быстрее продадим, тем лучше. [Речь идет о государственных и муниципальных предприятиях. – О.Л., Н.Ш.] Я за то, чтобы администрация Пермской области не занималась непрофильной для себя деятельностью. <…> Государственное предприятие – это вотчина одного хозяина. Директора! И он не фактически, но по сути является собственником. Причем в большинстве своем – неэффективным»[10].

Более того, политические патроны вступают между собой в публичную полемику на страницах печати, не пренебрегая и личными нападками. Иерархический принцип  постоянно нарушается. Критика губернатора становится общим местом в политических выступлениях. Депутаты по его поводу в выражениях не стесняются: «Отмолчался перед голосованием в зале заседаний, не проронил ни слова, будто он не участник политического процесса, не активный генератор идей в администрации, а ее пассивный член. Я считаю, что он поступил подло, безответственно и не достойно своего высокого кресла. Как-то мелочно»[11]. Журналисты, в свою очередь, винят в этом самого губернатора. Он-де целый год не может найти общий язык с депутатами. «Складывается впечатление, что его задача на посту ВрИО – порвать со всеми всякие конструктивные отношения»[12].

В закрытом клубе появились новые участники: незваные, нежелательные, с грубыми манерами. Они, взяв под свой контроль городскую газету, лишили прежних хозяев области монополии на СМИ. Располагая собственным каналом коммуникации, они повели атаку на областную администрацию и обслуживающий ее депутатский корпус. За газетной перепалкой скрывается изменение баланса сил между городскими и региональными властными учреждениями. Мэрия активно и успешно противодействует  муниципальной реформе, инициированной областной администрацией. Новая оппозиция выступает под флагом защиты угнетенных и обездоленных от буржуазной политики: «Областной администрации <…> не хочется брать на себя долгосрочные финансовые обязательства в отношении тех, кто отдал своей стране силы и здоровье»[13].

Можно констатировать новые разделительные линии в некогда внешне монолитном политическом клубе. Речь в данном случае не идет о политических взглядах или идейных принципах. В ходу совершенно иные стратификаторы: морализаторские и  весовые. Депутаты все чаще упрекают друг друга в нечестности, лицемерии, двоедушии, естественно, приписывая себе противоположные черты. Областная власть, не довольная позицией городской думы, при помощи своего независимого промоутера отказывает ее членам в легитимности: «Очень многие городские депутаты избраны методом тыка: избиратели ставили “галочки” в бюллетенях как ни попадя»[14]. В другой газете поименно названные депутаты городской думы, поддержавшие областную администрацию, заклеймены  «марионетками в ловких и натруженных руках»[15]. В общем, все депутаты не совсем настоящие, поскольку решения принимают антинародные.

Поменялись сами патерналистские стратегии. Несколько лет назад каждый из политических патронов обращался к своей клиентеле  в качестве члена большой семьи, возглавляемой Президентом, а в пермском доме – губернатором. Если в семье случаются раздоры, то решать их следовало миром, не вынося сор из избы. Всякие призывы к гражданскому неповиновению исключались. Лояльность власти объявлялась гражданской добродетелью. Враг всегда был чужаком: москвичом, китайцем, лицом такой-то национальности, в крайнем случае, чубайсом. В настоящее время политические патроны не только воюют друг с другом, но и призывают к борьбе население: появляются на протестных акциях, собирают подписи, апеллируют к общественному мнению. Символические связи на местном уровне разорваны. Каждый патрон, обращаясь к своей клиентеле, представляет или исключительно самого себя, или небольшую группу (клан) своих союзников, но не губернатора, не законодательный корпус, не партию.

На политической сцене появляется новый актер в обличии романтического героя. Он на свой страх и риск бросает вызов власти. С ним небольшая кучка товарищей. Он ведет за собой толпу оруженосцев. Герой обращается к  публике с пространными политическими речами: обличает, призывает, угрожает, проповедует. Вокруг него создается ореол жертвенности и самоотречения. От избирателя он требует постоянного внимания к политической жизни, предлагая тому все новые и новые сюжеты, темы, ракурсы, повороты. Но это не все, избиратель должен определиться, на чьей он стороне – добрых или злых сил. А определившись, действовать. Просто соглашаться – мало. Нужно переступить через себя, отрешиться от «…отупелой притерпелости – главной черты пермского характера»[16]. Так в патернализм проникает радикальная идея активизма.

Патернализм стал иным, более дробным и неупорядоченным. Наряду с ним в пермской политической культуре обозначились элементы просвещенческого проекта. Мы ведем речь о реабилитации рациональности, экономизма, технологичности в поведении. Депутаты ЗС вспомнили о том, что именно они были инициаторами монетизации: «Около двух лет назад мы обращались в Правительство страны с предложением навести порядок с льготами..., сделать их адресными и выплачивать населению в денежном эквиваленте. Именно такая идеология, в конечном итоге, и легла в основу федерального закона № 122, принятого Государственной думой в прошлом году»[17]. Избирателям с высоты губернаторского кресла вновь объясняют, что для того, чтобы хорошо жить, нужно много и продуктивно работать, не чураться физического труда, учиться, а не просить льготы и подаяния от власти. Даже от чиновников требуют, чтобы они приносили прибыль в областную казну.

Попытаемся понять причины этих изменений.

На первый взгляд, все сводится к фигуре нового губернатора. «По российскому законодательству, от смены имени губернатора мало что зависит. Но вы же понимаете... Трутнев – это одно, а Чиркунов – совсем-совсем другое, – оповещал читателей «Новый компаньон» в первую неделю после смены главы администрации Пермской области. – Чиркунов – это... по–большому счету, предприятие. Человек-концерн. Со своей инфраструктурой, отделами продаж, упаковки и маркетинга, исследовательской лабораторией, PR-службой и рынками сбыта. С филиалами в Москве и Швейцарии. С дочерними, пардон, сыновьими компаниями»[18]. Говоря проще, новый губернатор идентифицирован с машиной, производящей деньги. Ю. Трутнев позиционировался иначе.

Новый губернатор не обладает ни достаточной легитимностью (он временно назначенное должностное лицо), ни свойствами мифологического героя. В массовом сознании его предшественнику приписывались черты Создателя. Говоря словами одного из жителей Перми, записанными в ходе исследования 2001 г., «он восстановил город из руин после Филя». Несмотря на все усилия СМИ, О. Чиркунов предстает в ином амплуа, менее эффектном и более приземленном. Патерналистские демонстрации ему чужды. Символический властный потенциал нового губернатора не достаточен для того, чтобы держать в повиновении местных патронов меньшего калибра. Большинство из них еще оказывает губернатору прежние ритуальные почести, одновременно, выказывая недовольство по поводу его управленческого стиля и манеры обращения с депутатами. Нехотя повинуются, но ворчат, бранятся и наушничают. «Вы думаете, депутаты лучшего мнения об исполняющем обязанности губернатора? Да порой за спиной так могут высказаться, что даже мне становится неприятно», – как-то откровенничал на страницах «Звезды» Владимир Плотников[19].

На вершине властной пирамиды не появляется внятных образцов для подражания в реализации новых патерналистских практик. Губернатор не склонен к совершению каких бы то ни было символических жестов, нарушающих  его привычный распорядок дня. «И чтоб их любили девочки/И вообще любил народ/Ничего они не делают/А совсем наоборот»[20]. Иначе говоря, по сравнению с прежней традицией поступки нового губернатора воспринимаются как своеобразные «анти-тексты, минус-поведение, находящееся в пределах той же культуры»[21]. Мы не знаем, насколько сознательной является эта культурная провокация. Важен эффект, ею достигаемый.

Личностный момент, на самом деле, значим для патерналистского режима, предполагающего преданность и лояльность вполне определенному субъекту с именем и фамилией. Ему приписываются харизматические или авторитарные черты. Политический патерналистский режим – это всегда режим личной власти. В пермском варианте харизма Большого патрона, созданная СМИ, тиражировалась в харизмах патронов малых. Этот механизм конституирует, в конечном счете, патерналистский институт. Смена лиц на вершине власти всегда создает кризисную ситуацию. Харизма не наследуется, так же, как и личные связи. Должностной статус в патернализме второстепенен по отношению к межличностной иерархии. Друзья детства или бывшие партнеры по бизнесу всегда значат больше, нежели нанятые со стороны или назначенные сверху администраторы, или специалисты. Доверие, без которого патернализм невозможен, нельзя транслировать по официальным каналам.

Для того чтобы этот кризис преодолеть, участники политического клуба должны заново согласовывать свои цели и интересы, пересмотреть договорные отношения, найти новые поля для компромиссов. Все это требует времени. Возникает ситуация неопределенности, при которой обязательно обостряются старые разногласия, появляются дополнительные очаги напряженности, открываются возможности для новичков.

Есть причины и более общего порядка. Современные патерналистские конструкции сложились в обществе, переживающем процессы глубокой социальной трансформации. В них возможны попятные движения, временные перерывы, круговые перемещения, но не возвращение к status quo ante, или полная остановка. Патернализм представляет консервативную сторону социальных изменений, но остановить их не может. Он способен на какое-то время создавать локальные очаги устойчивости, относительной социальной стабильности, скорее символической, нежели действительной. Под воздействием продолжающихся перемен, независимо от того, вызваны ли они правительственной политикой или свободной игрой экономических сил, патерналистские структуры подвергаются эрозии, превращаются в разрозненные практики. Экономическая политика правительства, основанная на принципах буржуазной рационализации, стала импульсом для роста протестных настроений со стороны электорального сообщества, что наблюдается и в Перми. Выявилась противоположность реальных интересов власть имущих и их избирателей. Последние были разочарованы политическим поведением своих избранников. Депутаты, на страницах прессы и с экранов телевидения игравшие роль народных заступников, за некоторым исключением, выступили на стороне правительства. Те же из них, кто символически солидаризировался с бунтующими пенсионерами, тут же объявили о своей политической немощи, тем самым отказавшись от роли патронов. Политическая констелляция меняется кардинальным образом. Старые маски теряют свою убедительность.

Члены политического клуба возвращаются к роли наставников, в одном случае пропагандирующих правительственные постановления, а в другом призывающих массы к борьбе с ними. Первый вариант согласуется с тенденцией к интеграции политического пространства на территории РФ, второй – тяготеет к сепаратистским практикам. Было бы любопытно выяснить, насколько такая позиция конкретных лиц соотносится с их предпринимательскими интересами, диктующими им действия по закрытию или, напротив, открытию местных рынков.

Таким образом, мы можем констатировать усложнение политического пространства, оно становится более конфликтным, многомерным. На политическом поле появляются новые игроки. Прежние перестают узнавать друг друга. Складываются особые языковые практики, отличные от бытовых речевых оборотов. В такой ситуации патерналистская организация политической жизни становится проблематичной. Ослабевают основанные на доверии символические связи между клиентами и патронами. Патерналистские практики становятся вариативными, включающими в себя протестные акции по адресу областной администрации. Источники этих явлений находятся за пределами патерналистского института. В них объективированы общие тенденции социального развития: повышение конфликтности в отношениях между социокультурными группами, дифференциация и поляризация интересов, конструирование новых социальных идентичностей.

Кризисные явления в пермском политическом патернализме, вероятнее всего, предвосхищают общероссийские перспективы, в той же мере, в какой формирование режима личной харизматической власти в Перми предшествовало сходным практикам на общефедеральном уровне. Патернализм складывался в Перми как социальный регулятор вполне определенной экономической политики, по своим основным чертам сходной с тэтчеризмом. Это явление нельзя считать местным, специфически региональным. Властный патернализм продемонстрировал свою функциональность и в общероссийском масштабе, более того, именно он обеспечил реализацию соответствующей экономической политики, снизив градус социальной напряженности.  Его влияние на содержание экономической политики остается ничтожным. Мы можем наблюдать все большую и большую рационализацию хозяйственных практик: сокращение непроизводственных издержек, нарастающий режим экономии, коммерциализацию социальных учреждений. В соответствии с этим перестраивается и политическая сфера. То, что на первый взгляд кажется свертыванием демократических свобод, на самом деле означает перенос отработанных в бизнесе техник управления в политическую жизнь.  Увеличивается разрыв между патерналистскими ожиданиями, целенаправленно поддерживаемыми и умножаемыми СМИ, и социальными реальностями. В такой ситуации патернализм теряет свои универсальные характеристики. Из властного инструмента он постепенно превращается в средство формирования политической оппозиции. На общероссийском пространстве этот процесс сдерживается как экономическими надбавками и субсидиями, формирующими надежду на приближающееся благополучие под опекой сильного социального государства, так и переориентацией всех патерналистских ожиданий на вершину государственной власти. Изменение конъюнктур на мировом сырьевом рынке разрушит и экономическое основание патернализма, и его политическую составляющую.  Место властного патернализма займет патернализм альтернативных политических лидеров. Призрак пермского Плотникова бродит по России.



[1] Лейбович О.Л. Шушкова Н.В. Политический патернализм в Перми: социокультурные корни // Политический альманах Прикамья. Пермь, 2002. С. 132.

[2] Лем С. Библиотека XXI века. М.: АСТ, 2004. С. 57.

[3] См.: Лейбович О.Л. Абсентеизм в современной политической культуре // Политическая культура: региональный, общероссийский, международный аспекты. Пермь, 2003. С. 154.

[4] Прямая речь. Выборы. Депутат Государственной думы Андрей Климов: «Хватит избирать странных личностей!» // Звезда. 2005. 10 июня.

[5] См.: Успенский Б. Этюды о русской истории. СПб.: Азбука, 2002. С. 150–152.

[6] Колущинская И. Как нам с управлением управиться? // Местное время. 2005. № 25. С. 6.

[7] Кто вы, Юрий Борисовец? // Звезда. 2005. 13 мая. (Интервью с депутатом ЗС ПО).

[8] См.: Кимерлинг А.С. Презентационные стратегии в Пермской политической жизни // Панорама исследований политики Прикамья. Вып. 2. Пермь, 2004. С. 75.

[9] Скриванов Д. Монетизация //Звезда. 2005. 27 мая.

[10] Кто вы, Юрий Борисовец? // Звезда. 2005. 13 мая. (Интервью с депутатом ЗС ПО).

[11] Поединок // Вечерняя Пермь. 2005. № 19. С. 6. (Интервью с депутатом ЗС ПО В. Вахриным).

[12] Васильева Ю. Чем геи хуже динозавров? // Пермский обозреватель. 2005. № 26. С.2.

[13] Прямая речь. Власть и политика. Депутат Законодательного собрания Пермской области Анатолий Ожегов: «Как «единороссы» обхитрили льготников» // Звезда. 2005. 3 июня.

[14] Колущинская И. Как нам с управлением управиться? // Местное время. 2005. № 25. С. 6.

[15] Муромская Н. Марионетки в ловких и натруженных руках // Вечерняя Пермь. 2005. № 22. С. 5.

[16] Соколова Т. Шубин – незаконный ставленник не нами назначенного губернатора//Вечерняя Пермь. 2006..№ 2. С.4.

[17] Скриванов Д. Монетизация // Звезда. 2005. 27 мая.

[18] Федотова С. «Чиркунов – лимитед» // Новый компаньон. 2004. http://nk.kama.ru/page.asp?Num=303&Art=18.

[19] Владимир Плотников: Говорю, что думаю... // Звезда. 2005. 4 июня.

[20] Евтушенко Е. Поэт в России больше, чем поэт. М.: Советская Россия, 1973. С. 268.

[21] Успенский Б. Этюды о русской истории. СПб.: Азбука, 2002. С. 85.

Контактная информация